Рок-н-ролл и немного вечности: выставка «Свои/Чужие» в галерее Artstory

Свой юбилейный, десятый год московская галерея начала с показа художников-восьмидесятников.

Этой осенью столичная галерея Artstory отмечает десятилетие, и выставка «Свои/Чужие» стала первой в череде юбилейных проектов. Все участвующие в экспозиции работы — из коллекции галереи, так что у зрителей есть возможность ближе познакомиться с ее собранием. Всего здесь четыре художника — Наталья Нестерова, Лев Табенкин, Василий Шульженко и Дмитрий Иконников. Но почему именно эти авторы? Прежде всего, они были выбраны как представители позднесоветского неофициального искусства: не относившиеся к подполью, но сохранявшие инаковость — характерную для «левого» МОСХа (Московского отделения Союза художников). Еще одна причина, как объяснила куратор галереи Анна Апресян, — дружеские, бытовые контакты между художниками: они принадлежали к одной среде, общались и обменивались идеями, хотя каждый шел своей, однажды выбранной дорогой.

Большой зал отдали под масштабные полотна Натальи Нестеровой и Льва Табенкина. «Оба они обращаются к пластическому элементу живописи, — рассказала «Культуре» Анна Апресян. — Используют краску не только для того, чтобы добавить цвета или фактуры, но и чтобы вылепить форму, порой — буквально». Действительно, живопись Натальи Нестеровой — плотная, пастозная, а материальные предметы — вазы с цветами, блюда с устрицами, кресла, канделябры, шляпы — выписаны тщательно, с особым чувством. Можно даже сказать, что ее картины подчеркнуто материальны, они закреплены в земном мире — недаром многие ее персонажи с удовольствием едят и пьют. Совершенно иной получилась серия из 18 небольших холстов, под который отвели отдельный коридор, тем самым почтив память художницы, ушедшей из жизни в 2022 году. Эта серия, получившая название «Я еще живой, мертв уже я…», состоит из изображений людей в масках. Каждый персонаж складывает руки в одну из букв пальцевого алфавита, и все вместе они образуют название серии. Застывшие, неподвижные, лишенные человеческой индивидуальности, маски не могут гримасничать или говорить — вот почему на помощь приходит дактильная азбука. Это личины — не люди. Но в то же время они заставляют поверить, что материальный пласт в работах Нестеровой — совсем не главный: он служит своеобразной декорацией и прячет за собой метафизическое измерение.

Иначе обозначает связь быта и бытия Лев Табенкин — тоже создатель пастозной «густой» живописи. Его вселенная, впрочем, совсем другая — в ней почти нет материальных деталей. И хотя герои нарочито заземлены — большие, крепкие, заполняющие собой все пространство холста, — вечность оказывается на расстоянии вытянутой руки. Ведь в этих простых лаконичных образах есть что-то библейское, возвращающее нас к началу этого мира. Недаром многие сюжеты отсылают к вечным темам — как образ матери с ребенком — или впрямую цитируют Книгу книг («Бегство в Египет»).

Один из малых залов занимают картины Василия Шульженко — автора острого и гротескного, который безжалостно, подобно солнечному лучу, высвечивает людские пороки: будь то пьянство или общая грубость нравов. Однако среди этих картин обнаруживается совершенно особенная по духу — «Летний сон», изображающая обнаженную деву, спящую на лесной опушке. Эта работа показывает зрителям другого Шульженко — мягкого лирика, а еще — художника, не чуждого сюрреалистической манере: женская фигура кажется гигантской по сравнению с окружающим ландшафтом. Впрочем, сон ведь и должен быть слегка нелогичным, а еще — прекрасным, чтобы можно было спрятаться от окружающей действительности.

Наконец, последний зал отдан под работы Дмитрия Иконникова — не живописца, но тонкого графика, картины которого — изящные, нежные, дымчатые — на самом деле созданы при помощи гуаши, а иногда на этикетке и вовсе значится загадочное «авторская техника». Иконников был художником-поэтом, причем буквально: он создавал особые тексты — повествовательные, но пронизанные лирической интонацией. А еще любил во время работы слушать музыку, и все эти увлечения переплетались в его картинах. «Он говорил, что живопись никогда его особо не интересовала, — рассказала «Культуре» Анна Апресян. — И хотя неподготовленному зрителю его работы могут показаться живописью, на самом деле это графика, выполненная на бумаге, наклеенной потом на холст. При этом Иконников утверждал, что линия — более музыкальна. И еще он хотел, чтобы в картинах отражался его «плейлист». В одном интервью он говорил, что во время работы слушает Тома Уэйтса, Эрика Клэптона — и ты это видишь по его произведениям, — а потом добавлял: «И «Родину» Шевчука». И это немного приземляет его образы и в то же время добавляет им неожиданности», — рассказала «Культуре» Анна Апресян.

На его картинах возвышенное и земное действительно сливаются в каком-то легком вихре. Он рисовал город, причем его изнанку, потому что считал — вслед за Джеком Лондоном, — что мегаполис нужно узнавать не с парадной стороны: лучше «обойти все его кабаки и посидеть в его тюрьме». При этом на его картинах бездомный превращается в «Странника», а компания собутыльников — в философов, познавших жизнь, ведь «Это все рок-н-ролл». Он рисует «Хорватский натюрморт», который для него имеет особое значение, ведь где-то в тех краях зародилась европейская цивилизация. А потом — все ближе и ближе к священным местам — перемещается в благословенную Италию. «Лежа на горячих белых камнях, омываемых морем, глядя в прозрачное небо, понимаешь, что именно здесь, в Средиземноморье, только и могла возникнуть та самая античная цивилизация, которая Матерь всем нам, и южанам, и северянам… Хорватия, Черногория, остров Крит, Керчь, Феодосия, Коктебель, Судак… Это все звенья одной цепочки, тянущейся к нам со времен античной Архаики», — утверждал художник.

— Эти авторы своей главной темой сделали человека, — рассказала «Культуре» Анна Апресян. — Их принято относить к восьмидесятникам, хотя искусствоведы зачастую говорят, что восьмидесятники — неудачный термин. Мы знаем, в чем особенность творчества шестидесятников и семидесятников, а вот восьмидесятники — особая тема. В искусстве того периода не возникло радикально новых течений, но те небольшие изменения, которые все-таки произошли, оказались очень важными. Прежде всего, они привели к смещению взгляда. Например, к определенной дегероизации — если сравнивать с представителями соцреализма. Кроме того, в отличие от шестидесятников и семидесятников художники, работавшие в 80-е, не ставили во главу угла борьбу против конформизма в искусстве. Они писали простых людей, делали бытовые зарисовки: с одной стороны, это было непонятное искусство, с другой — бесконечно близкое; абсолютно «свое» и в то же время отталкивающе «чужое». Наша выставка как раз об этом странном сочетании своего и чужого, о художниках «на грани», бывших в те годы все-таки чужими, а теперь ставших своими. А еще это своеобразная игра со зрителями: мы вовлекаем их в диалог, предлагаем думать, интерпретировать — в этом суть выставки. И еще, конечно, в том, чтобы показать часть прекрасной коллекции галереи Artstory.

Выставка работает до 25 февраля

Фотографии предоставлены галереей Artstory. Н. Нестерова. "Пир во время чумы", 1993.  Л.Табенкин. "Певцы", 1997.